Главная страница - Текущий раздел: Статьи

Дюша Романов: Всеволод Гаккель. Дюша




Первый раз я увидел группу Аквариум во время своего первого выступления в составе группы Акварели в студенческом клубе Эврика. Я немного волновался, поскольку для меня это был первый выход на рок-н-ролльную сцену как таковую. Мне очень понравилась компания ребят, которые тоже готовились к выступлению. Они сидели и непринужденно пели Tell Me What You See. Самый юный из них был в белой рубашке и круглых ленноновских очках. Я был битломаном и сразу почувствовал родственные души. Это было наивное время, когда этого было достаточно, чтобы мгновенно сближаться. Но, конечно же, я и не подозревал, что этот день будет поворотным в моей судьбе, и вскоре эта судьба сведет нас на долгие годы.
Я был искренне воодушевлен их выступлением и не знаю почему, при всех погрешностях в звучании, у меня было ощущение того, что это группа. Но тогда наше знакомство не состоялось, хотя я и заметил, что и они за мной наблюдают, поскольку я тоже выглядел достойно, да к тому же ещё и играл на невообразимом инструменте.
Вскоре состоялось мое знакомство с Бобом, и я узнал, что тот парень, которого звали Дюшей, сделал выбор в пользу театра и больше не играет в группе. Было очень жаль, но мое знакомство с Бобом и Михаилом было самодостаточным, и все развивалось по хорошо знакомому сценарию. Мы радовались жизни и расслабленно музицировали. Но как-то осенью того же года мы все вместе пошли на премьеру нового спектакля театра Горошевского, о котором я много слышал от Боба. Не могу сказать что я безусловно все принял. Действо было интересным, но меня оставило абсолютно равнодушным. Это был чуждый мне мир, но мне было приятно увидеть Дюшу в роли Сида, который к тому же по ходу пьесы еще и играл на флейте. Истории сложных взаимоотношений Эрика Горошевского и Боба можно было бы посвятить отдельный рассказ. Этот визит послужил очередному их сближению, и поскольку я всюду следовал за Бобом, то это повлекло за собой и мое вовлечение в труппу театра. Все это было явно не мое, хотя все же этот опыт я вспоминаю с благодарностью.
Самым же позитивным моментом оказалось то, что Эрик дал Дюше добро на музицирование с Аквариумом.
Правда, Эрик пытался ограничить его лишь рамками нужд театра, но ситуация счастливо сложилась таким образом, что театр остался без помещения, а потом Эрик и вовсе уехал в Пермь по распределению. Михаил к тому времени отбыл в армию, и мы остались втроем. Таким образом, мы оказались предоставлены самим себе, и так постепенно сформировалось то, что впоследствии стало называться акустическим Аквариумом. Правда, с театром было не все кончено. Эрик время от времени приезжал. Боб сразу покончил с эти поприщем, я же оказался вовлечен еще на год, а Дюша находился под его влиянием еще года три. Самой значительной его работой был спектакль Белые ночи, поставленный по повести Достоевского.
Мы виделись почти каждый день и все делали вместе. Мы постоянно музицировали, и то, что мы делали, нельзя было назвать репетициями. Но все как-то получалось очень легко и непринужденно, одно перетекало в другое. Пожалуй, мы даже больше слушали, нежели играли сами, и когда на репетициях принимались за очередную песню, то не имели ни малейшего представления о её форме и двигались на ощупь. Каждый из нас играл в меру своих возможностей, и все определялось только вкусом, который у нас абсолютно совпадал. Для меня единственным критерием законченности песни было погружение в нее и достижение созвучия, и мы никогда не говорили и не спорили о том, как кому следует играть и что, просто нам было хорошо и радостно общаться. Я не знаю, можно ли это назвать дружбой? У меня было много друзей и они были самыми разными, но то ощущение друг друга, которые мы приобрели в то время, было ни с чем не сравнимым.
Дюша больше всего любил Jethro Tull и Crosby, Stills & Nosh, и у него было несколько их пластинок. Это нельзя было назвать коллекционированием. Просто эти пластинки надо было иметь. С ними надо было жить и общаться.
Дюша жил в типичной коммунальной квартире в одной комнате с родителями. И мы могли встречаться у него дома только до прихода родителей с работы. Боб тоже жил в одной комнате с бабушкой. Сейчас даже представить невозможно, что, живя в таких условиях, что-то можно успеть сделать. И хотя я тоже жил в одной комнате с матерью, у нас все-таки была отдельная квартира и можно было как-то выкраивать время, когда можно собираться вместе, а чуть позже у меня и вовсе появилась своя комната, и мы на долгие годы перекочевали ко мне.
Подругой Дюши и неизменной спутницей долгие годы была Мила Судакова, с которой они вместе учились в Институте железнодорожного транспорта, и которая тоже была в театре Горошевского. И мы часто болтались вместе, никогда не зная, что будем делать. Да и большого значения не имело, поскольку нам никогда не было скучно.
Дюша был очень романтичен и, когда его забирали в армию, безнадежно влюбился в милую англичанку Мишель. Сначала его отправили в Брянские леса, и он через меня писал ей бесконечные любовные письма, которые посылал мне, а я уже должен был пересылать их в Англию, да еще и непременно с уведомлением о вручении. Это было не обременительно, но крайне секретно, поскольку если бы контрразведка узнала бы о том, что он, находясь в армии, ведет тайную переписку с английским резидентом, то его непременно расстреляли бы на месте, ну и меня, наверное, заодно с ним. Это было смешно и немножко грустно оттого, что ответные письма были крайне редкими, пока совсем не затихли.
Когда же Дюшу перевели служить под Ленинград в Сертолово, то я часто навещал его там, да и он время от времени мог вырываться в город, поскольку служил в оркестре и даже участвовал в военном параде на Дворцовой площади. Впрочем, может быть, и не участвовал, а это был Фагот, который тоже в это же время загремел в армию.
Но то, что кто-то из них участвовал, это факт.
Летом восьмидесятого года я водворился в квартиру на Кораблестроителей, и через какое-то время туда переехали Дюша с Милой, но вскоре что-то произошло в их взаимоотношениях и они расстались. В этой квартире был такой хаос и тусовалось столько народу, что я не припомню ни одного вечера, проведенного с Дюшей вдвоем, и того, о чем мы могли тогда говорить. Когда закончился этот период, то в основном мы репетировали у меня дома на Восстания.
Потом Дюша увлекся польской виолончелисткой Мартой, которую он отбил у бездушного Фагота.
Летом восемьдесят второго года мы пошли на вечеринку в американское консульство на концерт Чика Кориа, проходку на который нам всем обеспечил Курехин. Там мы познакомились с дочерью консула Маргот Сквайр. Мы с ней часто виделись, и Дюша в нее неожиданно так же безнадежно влюбился. Мы все лето ездили втроем с Дюшей и Маргот ко мне на дачу, а потом на велосипедах ехали на залив в Солнечное. В то время Дюша жил где-то на Охте, в квартире своих друзей, которые оставили на него собаку, и мы иногда там выпивали. В конце лета они с Михаилом обычно устраивались продавать арбузы на Васильевском острове, и к ним всегда можно было прийти ночью и раскрутить на арбуз.
В это время Дюша работал бригадиром сторожей во вневедомственной охране, и мы с Майком были у него в бригаде. Но в чем заключалась Дюшина работа, я так и не знаю. Зимой он часто приходил ко мне во время моего дежурства в Станкостроительном техникуме. Мы выпивали бутылочку вина, и он оставался ночевать, пристроившись на столах в какой-нибудь аудитории, и уходил рано утром, пока не начались занятия. Он ходил в военном овечьем тулупе и в гигантских замшевых сапогах, размера на три больше, которые ему подарила Марта. Я устраивался на таком же тулупе прямо в канцелярии техникума, поскольку там было теплее.
Судя по всему, где-то в это время у них образовался союз с Галей Самсоновой-Роговицкой. Галя была обаятельной женщиной со своеобразным чувством юмора, они с Дюшей составили замечательную партию и впоследствии поженились. Когда же это произошло, то мы почему-то совсем перестали общаться. То есть виделись только на репетициях, ну и, естественно, на каких то общих тусовках. Наверное, внешне все оставалось таким же, как и было раньше, только мы повзрослели и очень изменились. Постепенно каждый из нас стал застревать на своих заморочках, к которым испытывал тяготение, и при всей нашей дружеской привязанности нас начало разносить в разные стороны.
Уже в начале восемьдесят четвертого года случился забавный эпизод, когда Дюша устроился работать в культурный центр при какой-то жилконторе на Васильевском острове. Что это было такое, представить трудно, я там никогда не был. Однако там был выставочный зал и, судя по всему, проводились выставки. И вот как-то после очередной выставки именитого художника Иванова, которого многие помнят по Сайгону, где он всегда сидел на подоконнике и делал эскизы к своим картинам. Кстати, картины были неплохие и, вероятно, человек он был хороший. Но после долгих напоминаний он не удосужился вовремя вывезти свои картины, и перед очередной выставкой Дюшина начальница дала ему распоряжение вынести их во двор. Но Дюше было жалко их выкидывать, и он стал дарить их своим друзьям. Я в это число не попал, однако за мной первым приехали.
Я ничего не подозревал и мирно играл себе на виолончели, когда ко мне в комнату влетели комитетчики с пистолетами и стали орать, чтобы я вернул им их картины. Сначала я думал, что они спятили, и тщетно пытался им объяснить, что вообще не понимаю, о чем они говорят. Но они мне не поверили и увезли меня к себе в комитет. Впрочем, они оказались не комитетчиками, а обэхаэсэсниками (мне просто трудно выговаривать это слово). Короче, меня выпустили только под утро, когда они сами рассказали мне всю эту историю и поверили, что я действительно ничего не знаю.
Дюша жил у Гали, и его не нашли, но дня через три он все-таки сам решил пойти сдаваться. Все картины нашли, и все обошлось.
Весной этого же года мы с Дюшей при забавных обстоятельствах провели ночь в кутузке, куда нас поместили, вынув прямо из прославленного Рок-клуба, во время очередного фестиваля. Этот фестиваль обслуживал городской опер-отряд. Выглядело это так - весь клуб был наводнен, без преувеличения можно сказать, сотнями юных комитетчиков. По крайней мере, одна сотня была точно. Это занимательно тем, что зал клуба вмещал четыреста человек. То есть эти люди с рациями были везде. Немного тошнило, но все как-то делали вид, что не обращают на это внимания. Сейчас я не понимаю, почему я просто не ушел оттуда. Так вот, эти люди творили абсолютный произвол, невероятно нагнетая обстановку. И вот когда в перерыве я сидел в фойе и увидел, что Сашу Ляпина выволакивают из зала, то бросился к нему на помощь со словами, что коммунисты совсем оборзели, и отбил его у них. Публика беспомощно взирала на происходящее. Меня всего трясло, и я попросил кого-то отвести Сашу за кулисы и спрятать его в гримерной, а сам пошел покурить в туалет. Когда я спускался по центральной лестнице с зеркалами и канделябрами (Рок-клуб помещался в красивом здании Театра народного творчества), на меня накинулось человек двадцать. Дюша был единственным, кто вступился за меня, и нас обоих запаковали и отвезли в управу у Московского вокзала. Концерт мирно продолжался.
Наверное, мы записывали какую-то музыку у Тропиллы. Но в это время Боба немножко подклинивало с Дюшей и Михаилом, потому что они устроились торговать арбузами, и я почти их не помню в студии. А осенью этого же года, после концерта в ДК им. Крупской, группа прекратила свое существование.
Я полез копаться в себе и совершенно потерял контакт со своими старыми дружками. Что делали остальные, я не помню, это их история.
Зимой следующего года у Дюши с Галей родилась дочь Софья. Она родилась раньше времени и была очень слабенькой. Когда же она немного окрепла, то они решили ее покрестить и Дюша пригласил меня и мою престарелую мать Ксению Всеволодовну в крестные. Таким образом мы с Дюшей вступили в духовное родство. Но я оказался плохим родственником и за пятнадцать лет ни разу не поздравил свою крестницу с днем именин. Но моя матушка, очень набожная старушка, все помнит.
В этот же год Дюша занемог, ему поставили страшный диагноз и положили сначала на Березовую аллею, а потом и в Песочную. Когда людей туда определяют, все всё понимают и никто не задает вопросов. Все погрузились в уныние и мучились от своей беспомощности. Летом мы приезжали к нему в больницу, забирали его и ездили ко мне на дачу в Белоостров. Мы ходили за грибами и делали вид, что все обойдется. Но Дюша решил обойти сам это препятствие и, в очередной раз выйдя из больницы, решил туда не возвращаться. Так начался самый драматический период в жизни Дюши, когда он избрал самый русский способ борьбы с этим недугом. Я сразу забегу на несколько лет вперед. За это время произошло много всяких видимых и тайных событий - воссоединение группы, мои бесчисленные уходы и возвращения. Период, который многие считают взлетом, вершиной, признанием и достижением успеха. Но я не могу зафиксировать ни одного эпизода, который помог бы мне самому воспринять это как некую реальность. Я ничего не помню, точнее, я не вспоминаю. Произошло ускорение времени. Я не помню этих людей, которые еще совсем недавно были моими самыми близкими друзьями. Я не помню Дюшу. Клуб TaMtam находился прямо напротив дома, где жили они с Галей, но я никогда к ним не заходил. Их всегда можно было встретить где-нибудь поодаль. Иногда они сами забредали. Их всегда пускали, но они попадали явно не туда, не могли сконцентрироваться на происходящем и тихо уходили. Дюшина болезнь отступила, он победил, и на этом можно было бы защитить не одну диссертацию, но на поле этой битвы осталась его жена Галя.
Последние несколько лет возвращения Дюши к активности для меня остались загадкой. Мы почти не виделись. Мы сохранили дружелюбные отношения, когда мы были рады видеть друг друга, но потребность в общении совершенно отпала. У него образовалась новая семья с Анной Черниговской и родился сын Игнатий. И когда через полгода после этого у меня родилась дочь Екатерина, у нас появился общий интерес и мы всё собирались их познакомить, оставалось придумать подходящий повод, но, как часто в этой жизни бывает, люди очень долго собираются.
В начале лета Дюша вместе с Соней заехали ко мне на работу, и Дюша с гордостью сообщил, что Соня только что закончила школу-восьмилетку. А чуть раньше он заходил ко мне, когда у меня в гостях был Сережа Щураков, и за чашечкой чая Дюша высказал неожиданное предложение, что вот, дескать, было бы неплохо организовать концерт, в котором приняли бы участие бывшие участники той группы со своими сегодняшними проектами. Он по-прежнему восторженно вспоминал тот период, который мы могли бы воспринимать как наше общее прошлое. Но я скептически отнесся к этой идее - все, что связано с именем той группы, у меня вызывает аллергию.
Никто не предполагал, что день рождения Дюши мы будем праздновать без него, как в свое время мы праздновали дни рождения Beatles. Собрались бесчисленные Дюшины друзья, и выступали музыканты той группы со своими сегодняшними проектами. Так неожиданно скоро и иррационально была реализована Дюшина идея.



Читайте далее: TEQUILAJAZZZ: Джаз без текилы - интервью с Евгением Федоровым (2002) THEATRE OF TRAGEDY: THEATRE OF TRAGEDY в мире перемен. Интервью с Лив Кристин Эспенаес (04.04.2002) AZAZELLO: Эти везунчики Azazello - интервью с группой (2003) THE GATHERING: Интервью группы The Gathering сетевому металлическому журналу Embers THORNSPAWN: Интервью с Лордом (2002) Alex Harvey: Будущее принадлежит мне THRESHOLD: Марсианские зори - интервью с Карлом Грумом (2004) TINDERSTICKS: То, что ты должен делать - интервью со Стюартом Стэйплзом (2003) TO/DIE/FOR: Интервью с группой (2002) БАБСЛЭЙ: Любовь и музыка в Елдыриной слободе TRAVIS: Вне поля видимости - Фрэн Хили представляет новый альбом TRAVIS The Invisible Band ТРЕК: Трек III - история альбома TRISTANIA: Зимний плач Интервью с группой Tristania ТУМАННЫЙ СТОН: Интервью с группой ТУМАННЫЙ СТОН (1998) TYPE O NEGATIVE: Дьявольская симфония TYPE O NEGATIVE - интервью с Джоном Келли (2006) UMBRA ET IMAGO: Интервью с Моцартом (2003) ALICE IN CHAINS: Банка мух для дракона VAN HALEN: Американский плэйбой VINTERSORG: VINTERSORG: Космический викинг